Модель Оклендер — сердце моей работы. Именно этот подход я применяю в психотерапевтической работе с детьми.
Вайолет Оклендер — американский детский и семейный терапевт. Она родилась в 1927 году и, когда я училась подходу, была еще жива и даже работала, занимаясь наставничеством до сентября 2021 года. Она создала свой подход, основанный на гештальт-терапии, игровой и арт-терапии. Подход Оклендер был создан для работы с детьми и подростками. Но применим и со взрослыми.
Я закончила несколько ступеней обучения а также спецкурсы об агрессии и о эмоциях
в Институте Ньюфелда. Имя Гордона Ньюфелда у многих родителей на слуху, часто его считают автором «теории привязанности». Многие берутся за чтение его книги, и не всем она заходит. Я немного расскажу о теории Ньюфелда, так как использую в своей практике. Кроме того, знания, полученные в институте Ньюфелда, оказывают мне неоценимую поддержку в материнстве.
Я шла по улице и понимала, что что-то изменилось. Бесповоротно изменилось во мне, и назад дороги нет. Мне больше не интересно было играть. Прежние занятия меня не привлекали. Причем осознание этого пришло вот так, вдруг, в один прекрасный день. Это был такой резкий переход. Я вдруг ощутила себя совершенно другим человеком — взрослой. Но взрослой я не была. Просто я стала подростком — человеком в состоянии перехода между детством и взрослостью. Мне было 11 лет.
Мария Монтессори называла подростков «социальными новорожденными». И действительно, в этот период человек, который уже научился жить в этом мире в рамках своей семьи, выходит в большое плавание. Ему предстоит понять, кто он, какой он, к какому делу лежит душа. Научиться взаимодействовать с людьми вне семьи, общаться, отстаивать себя и свои интересы. Создать на основе тех ценностей, которые впитал в своей семье, проверяя и примеряя их к своей жизни, собственные нравственные правила и ориентиры. Обрести автономность и научиться жить в среде, от которой так или иначе будет зависеть. И учебников по этим дисциплинам нет. Все приходится постигать путем проб и ошибок.
Зная, что большинство детей к семи годам учатся читать сами, я не стремилась рано научить Машу читать. Она любила, когда я ей читала вслух. Но совершенно не интересовалась буквами. Лет после четырех я начала аккуратно подсовывать ей разные азбуки. Машин интерес к буквам был нулевым. «Значит, не время еще», — думала я. Пусть играет, бегает-прыгает, слушает сказки.
Мы читали Чуковского и Сутеева, Астрид Линдгрен и Джулию Дональдсон, русские народные сказки, европейские сказки, сказки Пушкина и пронзительные «Полынные сказки» Юрия Коваля. Читали часами, перечитывали сотни раз одно и тоже. «Мойдодыра», «Федорино горе» и «Сказку о мертвой царевне» Маша знала почти наизусть. Мы по очереди читали строчки из этих произведений по памяти, когда Маша качалась на качелях, а я раскачивала ее.
Благодарю подписчиц @not_ideal_mother в инстаграме за то, что прислали свои истории. Они помогли мне сделать эту статью более живой, дополнив теорию примерами из жизни.
Ее величество Истерика! Верный способ свести с ума маму, довести до белого каления папу и добиться чего угодно от бабушки. А для нервной системы ребенка — сбросить эмоциональное напряжение и адаптироваться, когда что-то идет не так, как хотелось бы.
Ребенок специально разыгрывает истерику или она с ним «случается»?
— Игнорируйте! Для истерики нужен зритель. — говорит нам доктор Комаровский.
Но так ли все просто?
Да, ребенок может успокоиться, если вы выйдите из комнаты. Но это не значит, что ему станет легче. Что вы чувствуете, когда вас не слышат? Когда вы пытаетесь рассказать о своих эмоциях, но вас не понимают и обесценивают то, что вы чувствуете? В детстве в такие моменты я точно немножечко меньше чувствовала, что существую, отсекая от себя по кусочку. А когда меня слушали, чувствовала себя любимой и ценной.
Игнорировать истерику ребенка — задача практически невыполнимая. Плач и крик ребенка — один самых сильных раздражителей для взрослых. Это сигнал: «ребенку плохо», и он действует на нас на глубинном уровне. Плач ребенка регистрируется нашей лимбической системой — частью мозга, где живут эмоции. В голове включается виртуальная сирена, а в коре головного мозга загораются, подобно мерцающим лампочкам новогодней елки, зеркальные нейроны.
А что если такая мощная реакция нужна для чего-то большего, чем манипуляция? Или бывает по-разному?
Ссылка на эту статью давно лежала у меня в закладках, в папке "утащить в блог". И вот, я сделала для вас перевод. Оригинал статьи на английском можно почитать здесь. А в конце поста, после перевода, я расскажу о своем видении материнской вины. В своей мамской и профессиональной жизни я вижу, что и в этом чувстве есть смысл. Но тогда, когда я его осознаю. И когда оно находится на умеренном уровне интенсивности, не отравляя мне жизнь.
Я лежу на массажном столе под приятно шершавым махровым полотенцем. Свет приглушен, тихо играет радио Эрмитаж. Массажистка втирает масло мне в ноги, проводит по ним горячими камнями. Я чувствую себя расслабленно, и при этом уязвимо — во власти человека, который заботится обо мне. И я думаю о том, что вот так, наверное, чувствует себя младенец, которому мама делает массажик.
Камни очень горячие, почти обжигающие, и это приятно. И я знаю, что в любой момент могу сказать, если мне будет больно, или слишком горячо. Этого не может сделать младенец. Но он может кричать, дергать конечностями. Позже уползать, брыкаться и снова кричать. Позже — кричать «неть!»
Мне приятно пролежать тюленем, чтобы обо мне позаботились. Но это потому, что в моей жизни много трудов по заботе о других. И большую часть времени я сама себе хозяйка. Но, если ты зависим от других 24 на 7, то это не так уж приятно и не просто. И у ребенка появляется импульс дерзновения: «Я сам!»
И мы неслись сломя головы: нужно было оказаться в первой паре. Это было круто. А не попасть в первую пару — провал. Но был запасной вариант. Встать во вторую пару и прокричать: «Первые — горелые, вторые — золотые», — и ты в дамках.
— Маш, — спрашиваю я шестилетнюю дочь, — ты знаешь такую кричалку: «Первые-горелые, вторые — золотые», — как там дальше?
— Первые горелые, вторые золотые, третьи вареные, четвертые немые.
Так живет детский фольклор, передаваясь от одного поколения детей к следующему.
Иногда мне кажется, что я так и не перестала участвовать в этой гонке.
И все лето родственники и посторонние спрашивали ее:
— Ты хочешь в школу?
А она отвечала:
— Нет.
Она не то чтобы не хотела. Но, во-первых, ответ «да» к чему-то обязывает: «Ну ты же сама говорила, что хочешь в школу!» А во-вторых, Маша и не знала, чего от школы ждать. Хоть и ходила год на подготовишку и уже знала свою учительницу. Ей было тревожно.
Я вспоминаю свой первый класс. Я точно хотела в школу, первый равно как и каждый последующий год!
Мама устроила меня в гимназию, в которой сама работала, к лучшей учительнице.
В здании школы только что сделали ремонт. Стены покрыты диковинной краской, где-то ярко-розовой, где-то — зеленой со слюдяными вкраплениями-блестяшками. Взрослые говорят:
— Ужас! Это так травмоопасно.
Действительно, проехав по такой стене можно больно ободрать кожу. Но мне нравится: стены в блестках.
В школе мне нравится, но пока непривычно. И каждый день я тоскую по маме. А дома хочу в школу, потому что учиться мне очень интересно.
